Вновь вялое ведение войны,
и разговоры рук раздражены:
под дых, пощёчина, за горло, по зубам.
Начнёшь канючить: «Левый берег Понта,
талдычат голуби, вернувшиеся с фронта,
уже не наш, хочу туда», губам
солёно делают тяжёлые ладони,
и даже раб тебя пихнёт: «Сидел бы в лоне».
Тут птицы приволакивают: «Мы
ещё не ломим, но и кутерьмы,
когда сарматы, выбив легион,
отдали нас на разграбленье бабам
и те мужей наделали нахрапом,
сегодня нет: господства эмбрион
произрастает на границе в детях,
вы всяко отличите их от этих».
И цезарь (сам!) столицею идёт:
кого обнимет, а кого нагнёт —
и девы гнутся, не ломаясь, ибо честь:
«Победа будет. Тебе весело? За нами.
Подмахивай хотя бы. Временами
казалось нам, что всё, но эта весть.
Где эти сизари? В сенат крылатых.
Так окрыляет. Римский ген в сарматах».
И снова почта обрекает перепляс:
«Явились даки и повырезали нас,
все три колена; римские носы
на этих рожах смотрятся отменно,
и только это гонит кровь по венам».
Я стар уже для спáты и кирзы —
рву кадыки домашним и к обеду
зову лишь тех, кто верует в победу. 
