Не чай, Он стынет, и на табурет
никто не сядет, чтобы его с мёдом,
согрев его, себя, чуток комет,
к которым глаз приникнет мимолётом,
когда их свет скользнёт из-за окна
в высотный дом, где водится Одна.
В дом рослый, где живёт совсем одна,
чему причиной, может быть, война
её с холмами, у которых много
высоких, но не слишком, чтобы дом
был виден отовсюду до ожога,
когда затмений нет, её гнездом.
И с нею на крыльце. Вот он и зрим,
превыше всех холмов, бугров и кочек.
Кометам виден, ветру, своре зим,
которых к ней спровадил бог-наводчик.
Одна, а тёплая, босая на крыльце
пьёт чай и не меняется в лице.
Одна сидит, стоит, на табурет
встаёт, стоит — но нет давно комет.
Лицо весёлое, но грустное застыло, —
кометы запропали, только ветр
и тешит, опрокидывая с тыла
на где-то там шатающийся кедр.
«Быть может, осень? — думает Одна,
и губы тянутся, и ширится зеница:
продрогший Дождь бьёт в окна, как шпана,
осколки сыплются — нельзя не веселиться. —
Он чаем станет, будь я испитá!»
Дождь окна бьёт, и это неспроста. 
