На воротах скромный синий плат —
стало быть, придут, потопчут девок,
самогона спросят и для спевок
стянутся, забыв про циферблат,
у костра в гостиной всем улусом
предаваться миру, узам, блюзам.
Голые похожи на людей:
те же члены, вши и сколиозы,
разве что отчаянно раскосы
и, когда суют себя, твердей —
или это потому что скопом?.. —
не в пример родимым остолопам.
Но за императора — мерси:
молимся до пенных губ за волю
к миру долгому и «геркулеса» вволю,
коли уродится на Руси;
знать бы только номер Николая,
с счёта сбились, здравия желая.
«Может, Николай, а может — Глеб,
может, Пятый, но скорее Энный,
нам не говорят. Но где же пленный? —
отвечают грустно. — Или хлеб
долговязый ваш мы всуе съели?
Хватит вам давать, мадмуазели.
Где ваш пресловутый инсургент,
что на самодержца клал с прибором?
Вот пенька, и сильно тянет бором.
Вывесим — и весь ангажемент».
Сдали, в общем, волокиту мэра,
что искал не дружбы — адюльтера.
Сволочь, если б рук не распускал…
Сняли синий скромненький платочек.
Девки понесли раскосых дочек.
Новый мэр — святой, хоть сенегал,
тоже благодарен Николаю.
Счастью в жизни ни конца ни краю. 
