Пропойцы в булочных и в винных старики
меняют стужу на теплоотдачу,
желая батареям наипаче
и пара лёгкого, и «в ноги затеки,
а то там полюс». Доброе тепло,
услышав заклинания, усилий
не пощадит и, даром что ванили
изящной сдобы и бухла стекло
располагают, но «не надоть», «отвали,
я тут погреться», возвеличит градус, —
и па в трёх четвертях прыгучий Штраус
уймёт притопы валенок ужли?
Ужли, ура, уймёт. И можно вновь
вприпрыжку за «Орловским» и агдамом, —
но, потеплев, ты вторишь панорамам
окон, в которых, сука, нелюбовь:
мамаша с выводком пушистых дураков
канючит хлеб у пахнущей машины,
а та в окно, паркуясь, матерщины
вершины красочные вместо пирогов,
и задувает так, что дураки
и не хотят, а катятся к колёсам,
и мать в налипшем колтуне белёсом
острит метельной ярости клыки,
и бабы, нет бы дома, на сносях,
откуда столько, вместе с мужиками,
конструкторами, плотниками, ртами,
строчат снеговиками второпях, —
куда вы стаей, круглые, в метель?!.
Не леденит ли? Леденит. Под эту манку…
Ещё чуть-чуть и, может быть, баранку —
а там и в путь за красным в акварель.