Я в городе, и стёрт уже до крови:
всё время спрашивать «который, люди, час?»,
чтоб понимать себя на полуслове —
и колотиться, зная, что навяз
себе в клыках, объевшись коренными, —
скрипел до мяса, пломбы не берут…
С какой же, мама, стати со своими
«ты спрашивай, пока не перегнут
и не сломался» приставала? Даже…
я даже спать сейчас бегу — бегу,
с одной, которую, наверное, изгажу,
наобнимавшись, к той, что начеку
и, уложив в постель, затеет плакать;
она, как ты, и я́ ещё могу
быть сам не рад, ещё осталась мякоть,
чтоб умирать, когда она соску
даст мою руку и, сказав простое
«хочу, чтобы в него впивался сын»,
не заикнётся, буду ль на постое,
когда он станет — или он один…
В последний раз промямлю: — Час который?
— Ночной. Ты спи. Иначе город съест.
И не услышу, как мой полускорый
запнётся о соседский переезд. 
