— Хайльгитлер, Лебедев. — О, здравствуйте, Круглов. —
Нижайшее почтенье Шубнякову*. —
Как сам, как баба? — Ну, на недолов
не жалуюсь, но посвятил бы зову
реки всего себя, когда бы не,
а баба ничего… — Фигура речи,
не отвечай, пожалуйста, зане
начнёшь борщи описывать и гречи —
и жрать захочется. — У нас опять аврал? —
У нас опять клиент. — Опять под пули? —
Ха-ха. — Смешно? Он не закон попрал,
он на меня стакан киндзмараули
при задержании пролил! И на пятно
моя все выходные положила:
соль, сода, мыло — всё посрамлено,
испорчена рубашка. — Мыло — сила,
и не смогло? — Ах, Лебедев, шелка
сорочки добывались шелкопрядом,
а этот враг… — Да ты, Круглов, брюзга. —
Чего «брюзга»? — А вот эякулятом
твоя, небось, не догадалась, а?
Он, говорят, берёт любую водку. —
Скажу ей, чтоб купила. — Завсегда
пожалуйста. — А вот и цель, см. фотку. —
Такого пули точно не возьмут. —
Ха-ха. — Такóму хочется на ухо
шепнуть: «Шапиро, слышь, тебе капут»,
и сам с копыт, и у Круглова пруха:
рубашечка нетронута. — Ха-ха. —
Так и поступим? — Ха. — О нет, расплющим.
Чего «ха-ха»? Идея неплоха,
но только надо чем-то тяжелющим… —
Слоном? — Неотвратимостью вины? —
Кровь леденящей срочной телеграммой? —
Трамваем? — Разорвёт. — Толпой шпаны? —
Грузовиком. — Машиной? — Серой драмой:
шёл человек подвыпивший — и вот. —
Ха-ха. — Кто зa рулём? — Я не умею. —
Такая же фигня. — Не самолёт:
научитесь, утюжа ротозея. 
* Соломон Михайлович Михоэлс убит тремя названными чекистами 11-12 января 1948 г., о чём они во всех подробностях докладывают в этих документах.
