«И ты, и ты», — твердил смешливо Брут,
а губы из-под маски еле-еле,
как будто из-за чувств заледенели,
приказывали, а не то соврут,
хотя б слегка хотя б одну из слюд
поднять хотя бы на секунд тринадцать,
чтоб разглядеть в том, кто зубами клацать
привычку взял, того, кого вопьют.
«И в самом деле, — промолчал Хома
и гвалт зубов, не перестав смеяться,
угомонил: — А басом святотатца
хоры б крушить, а не певца псалма».
Секунды шли, но на глазу бельма
у панночки шары в гробу видали:
«Давай ширее, — ухали, в скандале
какой-то Вий лез нá стену: — Эх-ма,
не вижу, потому что в рот воды…»
(«Ещё и заикается, корова».)
И ведьма заклинала снова: «Слово,
одно, скажи, а то мы как шуты.
Дрожишь ты, Дон Гуан?» И эта «ы»,
когда приходит смех, как смерть, внезапна:
«Да ни черта!» — давясь, философ ляпнул.
Когда б сдержался — было б с полбеды. 
