Клубится время, шаркают часы,
моменты вытекают: кто-то весел
под ноги грустным валится, низы
их гула затухают в «обезлесил,
ой, обессилел», зычные верхи
советуют укол, дыханья кроме,
смешок спрягает на губах сухих
«я умер, не стесняясь, на перроне»,
«умру ль я, не робея, на Филя́х»
и, свесившись до чувства такта, ноту
берёт другую, верную, в долях
от лиц нависших, вымокших от пота:
он обрывается, — и небо дождевым,
а не носатым, суетливым, с «ну же!»,
оказывается. И серафим
через мгновенье отразится в луже.