Рассказывала мама: водяной,
нечистая который, но и папа
(— Так это ты́ в окно?! — И отбивной
всю жизнь потом таилась от этапа
и пылкой пионерии… Как бог
зато ты плаваешь, мой Ихтиандр, и ласта
на ножке вместо пальцев, и протёк,
когда был крохой и нырял почасту,
верней, пытливая бросала детвора,
которая сама не так плавуча, —
я пробовала: сволочь премокра
и трогательна, «тёть, прости» канюча, —
всегда лишь слева, правая сухой
выходит из реки, пруда, болота,
колодца, Марианской с чередой,
с которой эти, из, смешно им, флота
дворового, идут ко дну. Усы
вот-вот пробьются, — сердце не на месте:
зелёный цвет для слёзной железы
опасен, изойду, и эти вместе
подстерегут — и. Прятать будем как?
Им клячи ближе — выкрасим в каурый?
И перейдём на рысь, какой тут шаг,
когда, как свет стоит, рискуешь шкурой…),
с тем утащил, что полюбил, дурак.
И я его. И до сих пор не знаю,
зачем всплыла, когда в наш светлый мрак
гранату бросили. Что я за водяная.