О сколько намъ открытiй чудныхъ*,
Чреватых, чаемых, чудны́х
Ещё неведомы в причудах
Вражды и дружбы кладовых
Природы. То она родная,
И строгость делит пополам
С «давай-ка сам», и, замирая,
«Ты отыскал, всё это вам!» —
Потом ликует. Но у мачех
Всегда вот так: то виноват, —
Коль в Нагасаки бьют лежачих,
То провинился: «Скорохват,
Ипр провонял насквозь горчицей!
Готовятъ просвѣщенья духъ —
Иль испускают нежилицы
И нежильцы его? Из двух
Второе, помогу, вернее».
И это мать? «И Опытъ [сынъ]
[Ошибокъ] трудныхъ, в ахинее
Голов мякинных и плешин,
Протёртых — мыслями? — да что вы:
Подушкой! — тонет!» Это мать?!
С такой природой люди вдовы —
И Homo нечего терять:
Всё сам: и сам себе могильщик,
И Генiй [парадоксовъ другъ],
Сам добывает пар и в пищик
Спускает сам. Лишь от услуг
Судьбы гордец и открыватель
Не отвернётся: помоги!
[И Случай Богъ изобрѣтатель]
Играет с нами взапуски. 
* Известный всем набросок, напомним, выглядит так:
О сколько намъ открытiй чудныхъ
Готовятъ просвѣщенья духъ
И Опытъ [сынъ] [ошибокъ] трудныхъ,
И Генiй [парадоксовъ другъ]
[И Случай Богъ изобрѣтатель]
Всё верно, «набело» Пушкин написал лишь две строчки; всё остальное — «наиболее популярная» версия интерпретаторов, работавших с черновиком.
