Да будет твердь среди Оки

Да будет твердь среди воды, —
и лодки выросли, и вёсла,
и руки, и гребцов черты:
глаза таращатся, но взросло,
в плечах — полувесло, в руках —
так много лошадей, что грустно:
уж воздух парусом пропах,
а на пупáх всё, только б хрустнуть
хребтом, уключиной, водой,
когда у той нет настроенья
течь друг за другом, чередой,
и в голове одни слоенья:
октябрьский огрубелый слой,
под ним края, где рыбе стыло,
и те, где мокро, — пожилой,
куда светило жизнь отшило,
пласт полубденья-полусна,
усталый, пленный, с «где подушка?».
Из черт октябрьских, взъершена,
одна роилась и на ушко
прикрикивала: «Где ерши?!»:
на лицах прорезались губы,
которым только расскажи,
что рыба спит, — покажут зубы:
мол, ты давай, давай-давай.
В мозолях губы, ну вас, к чёрту:
и да закроет она рай
на зиму, не зажав аорту.