В молчании торжественном и строгом,
в глазах потупленных, в сбиваемом рукой
желтке луны, как будто та ожогом
пугала понарошку, в хвастовской
небесной летней сфере сделав рожу
«они посверкивают, я одна горю»,
в «Оно во всём участвует, о Боже»,
строке, попавшей в лапы фонарю,
в нелепом колыхании качелей,
когда на них бросался окон свет,
когда за чай в часы укорочений
бессонницы садились табурет
и недоумевающее тело,
когда тела болтало взад-вперёд,
а систола-диастола гремела
во рту уже, влечения налёт
особенно нещаден, невозможен.
Эй, кто-нибудь, подайте им совет:
не отыскать любую из одёжин,
осыпавшихся нетерпенью вслед. 
