Кáк это было прежде, до тех пор,
пока Исаак не приказал всем падать
(и ладно бы в постель или на пажить
с Ундиной, — нет: нежны — на части: «Ор,
хор, прекрати, урежь: разбились — сор»)?
А так: Адам на плéчи жильной Евы
(естественно — ребриста, и из чрева
другие народятся, если мор,
или Россия, иль опять война,
или состарится, тех взгромоздив на плечи,
кто, выйдя из неё, лишится речи:
«Так небо хорошо, коснуться б!» — «На,
влезай, родной!»: они заменят мать,
иные Евы, перехватят плечи)
влезал, а на него, раз лезть далече,
Сиф забирался, и уже взмывать
полегче было; Енос на отца,
на Сифа, ставил ноги, только б небо
приблизилось; и Каинáн, Денеба
не видевший ни разу (храбреца
благословляла Ева: «Выше крыш
тянись, мой пра!»), отплясывал лезгинку
на Еноса плечах; вослед, за шкирку
схватившись, взмащивался праведный малыш
Малелеи́л, державший на плечах
Иáреда; а там уж прадед Ноя,
Енóх, карабкался, которого порою
той дивной нá небо, едва ли вгорячах,
живым забрали; и Мафусаил,
бесспорно, разумеется, конечно,
всходил Енóху нá плечи неспешно —
куда спешить, когда ещё не жил?
Пороть горячку нужно в девятьсот…
И сколько ж этажей в итоге было?
А небо подступило? А к светилу,
мужи, распространившись до высот,
сумели ль прикоснуться? А эгей,
сев на плечо, не нарушал баланса?
Без Исаака сей кастель ни шанса
распростереться не имел. О’кей,
теперь о том, что выкинул Ньютóн:
сказал: падучи, ибо горько хрупки,
не гóловы, не члены — но скорлупки,
библейским вопреки, вот те — бетон,
а вы — хрусталь и всмятку. Во сказал.
А потому не лезьте, чтоб не биться.
А башенные, сэр, а крановщицы?
А дома муж диванный кинозал
устроил, устаёт: кто грудь давать,
вы, что ли, будете со сломанной ключицей?
Заслушали Исаака — и глазницы
вверх устремили, ибо благодать
наверх вскарабкаться такая, что мужи
и девы одной улицы, района
под здравицы, под гик аккордеона
сбираются и — строят этажи,
и лезут вверх, поверх смотря голов:
там что-то есть, к чему легко стремиться.
И башни тел вздымаются, и птицы
к ним ластятся: додо, а на орлов
похожи как. 
