Оказавшись в поле в трёх днях пути
до снегов, а с ними все семь кружила
по прямой, ища горизонт в чернилах
леса, тварей, что на ломти
сами вряд ли себя порвут, —
зайцы (зайцы?) страстями ти́хи, —
а догнать никак, так хоть облепихи,
бузины какой пожевать, и плут,
с воробья живот, одурачит ход,
и найдётся тот, чтобы день в запасе
был у задних ног… «только улыбайся, —
говорит собака, семенит вперёд, —
не сдавайся, а?» — и ложится в снег,
головой вертя: у собаки птица,
у собаки ветр, у неё царица
запахов уха изгибают бег,
оттого что — знак и́ ориентир,
как Полярная, разве в дневное лучше, —
но их нет давно, и спадают уши,
и въедается в снег собака; в надир,
теребя ковыль, зрит зенит: залечь
если в поле, только ковыль и виден:
лето будто и голод стыден,
ибо верят собаки, что с неба течь
изольётся, и с нею падёт плотва
прямо в пасть — и сыта по горло…
Птица крылья уже простёрла —
знает: пёсьи глаза — халва. 
