Из строевой доски, не из щепья,
не из опилок, стол держал всё лето —
да отпустил, занозами суя
в корьё уже на месте воробья,
а всё ж я трепыхался, не котлета:
вали, вали уж в лес, нестроевой,
грибы там, ягоды, порадуй их собою…
С гарниром вышел, думая Протвой,
ещё парной, — но по дороге хвой,
мешающих двуногого в настое!
(Полнó; лесá им имя.) И застрял:
дорожного запутывает ветка;
затягивает мачтовый вповал
лежащий перелесок (истощал
на сквозняке и уронился?); едко
захватывает дух безвкусный гриб
(не мухомор ли?) рыжий, с белым крапом;
заводит на берёзовый отшиб,
где чаги (тоже гриб, а не полип)!
(Но древолазу лучше б косолапым
родиться.) Всё, чего нет на столе,
вокруг него — искрится и в новинку:
быть рядом, насмотреться, похвале
обрадуются пусть и в феврале,
когда прижмёт, припомнят под сурдинку,
как им читал… Лес забирает, как мороз, —
и на часах закончились все стрелки,
и на реке кричат: «Уже белёс,
а вовсе не парной, протвинский плёс!»,
и хочется шагать, но путь в проделки
впадает циркульные. В ноги к грибникам:
не выведете ли? прошу о чуде?
(Такие лица длинные.) Смешкам
конца несть и числа: «Придём к снегам!»
Но вывели. Не лес, но всё же люди. 
