Если петь

Гурьба, и та сумеет, если петь,
опомниться, не сметь, и человеки
уже видны: глаза влажнеют, медь
в гортани наливается, побеги
улыбок, рук протянутых: «возьми,
вот “беломор”, вот мама положила
варёное яйцо», уже людьми,
стесняясь, поражений старожилы,
бесчувствия, холодности бойцы
из духоты выхватывают слоги
и всасываются, как в леденцы,
и тянут их сначала за… не ноги,
потом из хрипотцы́ родится свет,
хотя окно с утра когтят потёмки,
из общей хрипотцы, и на билет,
заткнувшись, наберу, прощусь: «Негромки
мы были и красивы. Всякий был,
кто пел, на высоте и примадонной :-)».
И в следующий вагон сбегу, как в тыл, —
вновь за ножи они и снова в телефоны.