Не говорил Он дóлго; не беда —
мы́ лепетали, живость изливая:
ещё в пелёнках дыбились: «Айда
крошить: одна десантно-штурмовая
бригада — и публичные дома
похорошеют, ибо амазонки,
под Троей полонённые, весьма…»
Вот, к слову, почему рентгеноплёнки
ущербны органами вплоть до головы:
Он отрывал их, злясь, что мы, как русский,
Рамирес Санчес, не таясь резвы,
и наш СДВГ лечил утруской.
Вот, кстати, отчего разнятся так
характеры, обычаи и рожи
у тех, кто Агамемнону — кержак
и спрашивал с него немного строже,
и голову ему рубил в размер
гимнастики по радио и польки,
и тех, кого бивал его рейхсвер.
Вот с щей каких помалкивал Он столько:
резня под Фивами — и Он опять задет
и рвёт, переживая, наши члены,
гадая будто: любят или нет, —
а мы бормочем, даром что разменны,
о всяком, о своём, и до ракет
договоримся поздно или рано, —
и Он очнётся, Он взорвётся: «Нет»
и перестанет рвать орангутана
на гамадрила и эктогенез,
и Он закатит: «Всё, я улетаю,
куда подальше, хоть на МКС».
А мы тотчас собьёмся в волчью стаю.