Солдат — наверное, не первая резня, —
в обрез с обеих отбивных сторон.
И горл не меньше. Руки же, ценя
заветность кадыков, несут урон:
теряются, — оттяпать пятерню,
вцепившуюся в глотку, будто клещ,
умеет штык. Но. Сон пеняет дню:
набрасывается. И хаки-вещь
уже лежит, пусть ни в одном глазу —
открыты — сна: штуковина солдат
за номером таким-то, на носу
не мир, но дембель, ибо супостат,
сморён. Без снóсу сон, курносый сон.
Десница же чужая, барахло,
не меньшее чем этот гарнизон
в конце резни, торчит с ножом, число
рук урезая, в вещи: наотрез
откромсана, и отпустить бы. Нет:
продрогла грудь, и грянул полонез:
«Нóж мой!» — «Моя рукá!» Каков дуэт.
Тот, в ком (а впрочем, он уже не тот —
он та, он шницель) нож торчит с рукой
отхваченной, приметен: зарастёт
нескоро, ибо пал на крепостной
стене, едва успев унять того,
кто и душил, и шёл с ножом на ты;
он в трепете, но в нём и торжество.
Но это так, случайные черты. 
