Нет, они есть, они топчутся, даже сдвигают стаканы (?),
курят (!). Нет, дыма не слышу, лишь спичку о серную грань
и колкий кашель при трении пепла о ткань
бронхов, вздымающий гул УКВ до пиано.
Слóва не выкрутишь ручкой; но слóва не надо любого:
эры трепались, — и вывелось всякое слово,
кáждое значит не то; но пентоды блестят, и перхота
у микрофона въедается в ламповый звук —
и согревает безмолвие: с маху глоток и икота,
снова портвейн и пощёчина (?), ночью случайное «тук» —
это, конечно, спустился паук, и мембрана
ёжится… — Всё утепляет. И можно идти,
если ты мелкий, на минус семнадцать, к груди
санки прижав, и кататься до смерти тирана,
слово лишившего смысла. Сопеть пустомели
в этакий миг по Попову хотя бы посмели,
Генриха нашего Герца воспев перестуком!
Точки уловим, расслышим тире, подрастём:
выпалим «мама!» однажды со взрослым испугом, —
первое слово. Другие пройдём с букварём. 
