Читающий в московский микрофон
наверняка позавтракал с беконом
наедине и станет слюногоном
тому, кто не успел и по вагонам
бежит от проверяющего конным
карьером, силясь вспомнить этот звон
пасхальный яйценоский расписной
не на машинном, но топлёном сале.
Убитого усиленно читали,
как будто за спортивные медали,
и то, что его губы бормотали,
теперь гремело пастью с ветчиной.
Глубокое дыхание чтеца
в приконченном спирало бы одышку:
хватался б за плевок, за палку, лишку
беря, и выкарабкивался б с книжкой
про адские круги, в неё, как с вышки,
нырнув, — лекарство старого юнца.
Забыл бы, отлежавшись. Но не я
и не сейчас: в промёрзшей электричке
так хочется скользнуть чреватой птичкой
в бессмысленную чтецкую и в стычке
не устоять и клюнуть — перемычки
есть в голове смешные для битья. 
