Зинаида курит соль недéлю — и преобразилась. С её слóв, мефедрон животворит, бетéлю с табаком до мефа — склад гробóв. «В школе, — пересмешничает Зи́на, — нижнее бельё сорвав с себя́, бегала по партам кенгури́но; Паустовский, сука, торопя́ годовым диктантом, ставил нóгу — мою ногу — в воздух — и плылá…» Зина уточняет: «Я, ей-бóгу, реяла, парила; от бухлá никогда так не было».
У Зи́ны прекратило сердце биться нá годовом диктанте. И лоси́ны, брошенные Зиной в пацанá Иванова, а трусы — под пáрту, ни при чём. В восторге Зина: «Мáть! я же померла, и перикáрду до турецкой пасхи зарастáть». «Коновал, — хохочет Зинаи́да, — кажется, Васильев А. Г., шпри́ц засадил по поршень в сердце. Гни́да. Дырка — как vagina крановщи́ц. Но — пошлó не вдруг, пусть и суту́ло. Это, сукой буду, соль; онá».
За неделю, пока Зина ду́ла, мама Зины сделалась буйнá: помешалась и попала в ду́рку; папа Зине сделался посты́л — нé дал жизни дочери-уку́рку; та ж дала менту, чтоб отпусти́л. 
