…и вышел на странице о Козельске,
вдоль Жиздры пасся, думал по-апрельски,
что нет ещё мостов, а вплавь нельзя —
и речка водяниста, и пронзят
любовью люди в одинокой лодке,
а мне, сойдя на берег, о походке
надменной беспокоиться, потом
их имена, их лица в разлитом
речном пространстве комкать, не звоня им
в дом через два, «они — неизменяем
порядок — встанут ночью, позовут», —
.
но это был июль, и был он лют:
отсохла Жиздра, как рука собаки,
но есть ещё другая — в этой тяге
на берег на какой-нибудь другой
находится всегда рука треской
гребущая, — и можно вплавь лишь дáтым,
так по колено, так по перекатам
и пéре на другой, и фотографий
спасителям не нужно, чем кудрявей,
тем ближе к маме, подлинности, слать, —
.
но это был февраль, он был опять,
он был безостановочно и нежен
к козельскому покрову: несть проплешин
в снегах и человеках в недоу:
«в дом не пущу», «здесь угол не сдадут»,
а если я не здешний, но с гармошкой? —
«не полюблю», и бдительный, сторожкий
всечасный бездорожный снегопад,
тушуемый — собаки, а смягчат
нескладную козельскую страницу, —
собаками: «Зачем же сторониться?
Не окропим, — облают. — Со стыда
потом сгоришь», сообразят: беда.