Палили Кострому

…И в сумерках уже густых-густых,
когда морской фигуре стало грустно,
палили Кострому: костра приды́х
перехрустел её «и я́ так хрустну»,
и у морской фигуры Костромы,
сгорающей на пустыре Коломны,
два пальщика на время в сущность «мы»
соединились: было преогромно
смятение под небом пребольшим,
а смех, а плач, наверное, истошны,
смеялись мы: «Мы так её смешим»,
мы плакали: «Мы делаем ей тошно,
рыдая тут». Мы-мы, мымы́, мы, мы.
Стул, следом увязавшийся, нас вместе
усаживал, а мы ему: «На взмыв! —
смеялись, или плакали? — На месте,
не Кострома, не висни, но лети
в Коломну, над Коломной, за Коломну».
И над Коломной ровно без пяти
будильник разорался вероломно,
что мне пора, и электричка уж.
Засуетился я — не мы, и в галсе
над рельсами со стула — неуклюж
немно-о-ого! — я упал. И я убрался.