Пушкин, раненный в трёх местах —
в ногу, спущенную с постели,
в руку с драмой в чужих стихах
на отлёте и в руку, в теле
задержавшуюся на миг
молчаливого, но восторга
N, к которой он как приник
на ночь глядя (да с оговоркой:
это было позавчера),
так и был с ней в её печали,
ибо губы её «пора?»
повторяли, но приучали
губы Пушкина к мысли «нет»
не без натиска и успеха, —
прискакал на ноге чуть свет
не от колотых ран — от смеха
умирающим: «Чей-то муж,
шпагой тычущий, — вот умора!
Шпажкой в ляжку, какая чушь:
только выстрел заслужит форо».
в ногу, спущенную с постели,
в руку с драмой в чужих стихах
на отлёте и в руку, в теле
задержавшуюся на миг
молчаливого, но восторга
N, к которой он как приник
на ночь глядя (да с оговоркой:
это было позавчера),
так и был с ней в её печали,
ибо губы её «пора?»
повторяли, но приучали
губы Пушкина к мысли «нет»
не без натиска и успеха, —
прискакал на ноге чуть свет
не от колотых ран — от смеха
умирающим: «Чей-то муж,
шпагой тычущий, — вот умора!
Шпажкой в ляжку, какая чушь:
только выстрел заслужит форо».
