Полынью расплескалось поле: вó поле
взошла полынь — и понеслась полынь
в три роста, и полыни рослой хлопали:
«верста-полынь», потом просили: «схлынь», —
полынь неслась, не оставляя сладкого,
потом — не оставляя ничего,
а там — и никого: полынь вожатого
завязшего вагона номер «О!»
зачем-то первым, не без сочной горести
из публики, катающейся в ночь,
за звуки полюбила, с тем и прóрости
пустила в нём, орущем: «уволочь
попробуйте себя, пока я ласковый,
её прижал, в неё сую себя,
как в добрую Инессу, нет, утаскивай
себя, мужик, пока мы тут, любя»,
воркующем: «я — леденец на палочке,
я — сущий рафинад, лизни-лизни,
и никакие пряталки и салочки,
эй, Лиза, не понадобятся» — и́
горчащем, наконец: «я — белокровие,
я — лучевая, сладкая, болéсть,
Полынь — я, я… я всех материковее,
уже случилась я, уже не весть».
взошла полынь — и понеслась полынь
в три роста, и полыни рослой хлопали:
«верста-полынь», потом просили: «схлынь», —
полынь неслась, не оставляя сладкого,
потом — не оставляя ничего,
а там — и никого: полынь вожатого
завязшего вагона номер «О!»
зачем-то первым, не без сочной горести
из публики, катающейся в ночь,
за звуки полюбила, с тем и прóрости
пустила в нём, орущем: «уволочь
попробуйте себя, пока я ласковый,
её прижал, в неё сую себя,
как в добрую Инессу, нет, утаскивай
себя, мужик, пока мы тут, любя»,
воркующем: «я — леденец на палочке,
я — сущий рафинад, лизни-лизни,
и никакие пряталки и салочки,
эй, Лиза, не понадобятся» — и́
горчащем, наконец: «я — белокровие,
я — лучевая, сладкая, болéсть,
Полынь — я, я… я всех материковее,
уже случилась я, уже не весть».