Калмычки (из Пушкина)

Пушкин падает, бьётся, и зверь его катит под землю.
.
Пушкин падает время «три дня и три ночи»; все кадры
я извёл на падение в хронике осени (внемлю,
внемлю я: я весь свет перевёл на ночные театры
.
перелёта на Землю с планеты На Дереве Много
И Других, Но Я Выбрал Его): посмотреть из партера
приходили (и громко шептали «Руслана» с порога)
девы из-под забора, а также одна баядера:
.
что ей Пушкин — а всё же была и «Который из этих? —
вопрошала. — А впрочем, я знаю, молчите, дружочек.
Он один тут кружи́тся, как Дуня Истомина, в нетях;
эти валятся в центр планеты, а он — звездолётчик,
.
он пари́т и витает три дня и три ночи, не так ли?»
С бакенбардами, да, и ревнивый упёртый в Наташу
правый глаз, а другой — весь в «Онегине», в диве, миракле, —
это я его так расписал и ещё разукрашу,
.
если краски найду, пока он тут три дня и три ночи
в час по банке портвейна слетает, а мы рукоплещем.
В третью ночь, на рассвете, кончается всё: «Я отсрочу», —
я грожусь, но кончается всё иногда, и зловеще
.
гаснут курева свет, свет костра, и у Пушкина темя
о планету сминается, под улюлюканье наше
из-под яблони яблоко Пушкин, до срока седея,
зверь игольчатый катит под землю, а мы его в краже
.
обличаем облыжно, хотя если том из публички
под полой пронести, чтобы выжить грядущей зимою,
разве ж это покража? Портвейн это всё и калмычки.
.
Разве ж это конец, если Осип слетит лишь с листвою?