Памяти Андрея Васильевича Фролова
Иные хоронились: гроб сбивали,
в него ложились, и при чинодрале,
приплывшем истреблять 58-й,
родные завывали: «Поздно, помер»,
и начинался сущий кандибобер:
с потусторонней лихостью и тьмой
.
припляса похоронного таскали
«покойника» по острову, в вокале
форсируя неоспоримый плач
день и другой, — и душегуб сдавался:
в Онего удирал на контрагалсе
подальше óт: сирены и палач.
.
А как ещё? А так: а этот, сука,
рубить их застеснялся: дети ну как
увидят кровь и части сволочей?
в одном из десяти проснётся ужас,
в одном из десяти я обнаружусь
как тля, а не отец, детей жалей…
.
Достаточно, чтоб не рубить и в сани,
где нет врагов — одни островитяне,
сесть — и пропасть? Рыбак решил, что да.
Узнали ль дети, что он три недели
ещё дышал? — У семерых блестели
глаза через полвека, как тогда.
