Почему терпим

Пёс говорит, у них ломают лапы —
и к морю не пробраться, если вдруг
грачи прикрикнут: «С нами?», в море дабы
вскочить с макушкой и зазвать белуг
знакомиться, резвиться; «лишь вкруг дуба,
хромая, променадствуй… Сколько там, —
пёс спрашивает, — на цепи надуто
мы в среднем бродим, в спины пришлецам
расистски изливаясь? Десять? Слёзы».
Я говорю, что иногда и нас
наивные склонённые берёзы
рвут пополам, и накрывает таз,
и в Баренцево море ссыпать пепел
припрутся только дети. «В кубе стоп, —
пёс говорит. — Помедленнее, Бебель.
Берёзки… из каких таких чащоб
такое позволяют с другом жучек?»
Я говорю: «Из русских. Их того…
используют обманом». Пёс мне: «Фучик,
кривляюсь я. Зато есть Рождество
и Воскресенье всякую неделю
у неразменных жучкиных друзей».
И говорит: «Налей вина эрделю…
шучу я, жучке. И давай косей,
как из ведра». И говорит: «А дети
тебя навидят?» Жмусь я, я: «Угу».
Пёс говорит: «Тогда тебе засветит
в конце пути: твои твой прах в пургу
засыплют в Ледовитый. Ты — в сорочке».
И говорит: «А у меня есть ты».
И говорит: «Вот потому, короче,
и терпим в нас животные черты».