Пустота и убивать

Внутренний мир куклы Даши, дуршлага, рашиста
если откроется, то запоют тенористо
гриммовы Гретель и Гензель, руками по ляжкам
зычно плеща: «Это нам-то, овечкам-барашкам,
вешали нá ворот брань, провоцируя стыд
и покаяние!» Даша шутя обелит
.
не мародёрство — так в печке сжиганье живого
впроголодь сытыми Гензелем с Гретель, засова
не отворившими, разве что пеплу старушки,
антропофага из детской народной психушки,
но на убой откормившей мальчонку ввиду
частой утраты сознанья и хлеба во рту.
.
Не говоря уж о миске дырявой с рашистом.
Девочка, мальчик мужались в могучем, роистом
зле, в «или — или», и выбора не было: или
мальчик и девочка — или «наверно, изгнили
где-то в лесу, куда их отослали». Иль — зло.
Кукле, посуде и зверю не так повезло:
.
в них ничего, лишь гудят пустоты́ километры;
эти однажды взведённые вещи уретре
одноприродны: умеют одно — и отменно:
Даша не против вернуться из детского плена
без головы, в синяках и слюне, без плевы;
дырчатой чаше нужны макароны; вдовы
.
внук, сын вдовы, муж вдовы и вдовы же надежда,
русский фашист убивает, пока его вежды
вдруг не смыкаются (впрочем, двухсотый гляделки
часто липуче таращит, такие тарелки).
Как и мочиться, цедить, выносить, убивать —
это их долг, их единственность, их благодать.