В темень без луны уже в субботу
в Аушвице нашем только крик
носится: орут, и круглорото,
птицы беспросветные; чирик
заражает чувствованьем зэков,
в подпространстве громоздится мат
о любви и жертвенности, джеков
лай им подсюсюкивает; стад
сопромат такой, что, бросив в песню
о любви и жертвенности кус
из горшка ночного, не «исчезни», —
вторят, но затягивают блюз
топота в подъезде и ушибов
двери головами, дверью ног;
хору, упоение надыбав,
дакаешь и ты, и поперёк,
косорото, воя о привычке
видеть сны во сей напевный час
(«но “напевность”, суки, закавычьте»)
из-за стойкой двери; не бычась,
нежно Вовка наставляет Зинку
положить поболее трусов,
Зинка прекословит под сурдинку:
«Срать и рать — одно и то же, Вов…»
в Аушвице нашем только крик
носится: орут, и круглорото,
птицы беспросветные; чирик
заражает чувствованьем зэков,
в подпространстве громоздится мат
о любви и жертвенности, джеков
лай им подсюсюкивает; стад
сопромат такой, что, бросив в песню
о любви и жертвенности кус
из горшка ночного, не «исчезни», —
вторят, но затягивают блюз
топота в подъезде и ушибов
двери головами, дверью ног;
хору, упоение надыбав,
дакаешь и ты, и поперёк,
косорото, воя о привычке
видеть сны во сей напевный час
(«но “напевность”, суки, закавычьте»)
из-за стойкой двери; не бычась,
нежно Вовка наставляет Зинку
положить поболее трусов,
Зинка прекословит под сурдинку:
«Срать и рать — одно и то же, Вов…»