Но вдруг испортился (Изюм)

Хороший же народ: зимой на санках
катается до вечера с утра,
и хороводы водит, и в осанках
неправильность, с которою «ура»
не покричишь (о сколиозе что там
в военбилете сказано? — вот-вот;
сидит в библиотеках, над двухсотым
слезами обливается и Вод
Кавказских этих Минеральных вместо
изделий Менделеева не пьёт),
и от хорея… ладно, анапеста
ямб отличает походя, и влёт
казарку бьёт, когда голодный очень,
едва отнимет чёрный пистолет,
и братом и сестрой своей, пупочен
когда надрыв, когда его сюжет
за ноги на фонарь повесить тщится,
любого назовёт — и от души
(которая не то что дом, частица
Бозе, частица «ли», следы парши
на яблоке осеннем полосатом,
молочный зуб у дочери во рту, —
первична-и-исходна, сущий атом
хорошего ж народа), и в судьбу
заклято, на коленях стоя, верит,
и кроток, как спасённая Муму
(которую на дно спускает, перед
одним из двух не мучаясь: тому
не миновать, что будет, с тем и топит,
топил, топлю и буду впредь), и ум
такой пытливый, несмотря на опыт:
сказал: «изюм» — и вот: бомбит Изюм.