Они заслушались транзистором,
который в ухо пел всегда,
с рожденья дó смерти; в блошистого
ТВ-приёмника уста
многоречивые и бойкие
всмотревшись, полюбили их,
и, коли говорилось: «Стройкою
кричи» — кричали и придых
очарования не прятали,
а если им сказали: «Суп
а ну-ка» — делали измятое
усердием лицо и чуб
в крови из кровного копытного
мочили, потому что «суп
а ну-ка» сказано, и стыдного
в том, что барашек мил и люб
был — да зарезан, детка, нетути,
ТВ распорядилось: «Суп».
.
А тут ТВ заело: «Следуйте!
Уже большие. Лишь насупь
мордашку — наберлин зафюрера
не сможешь следовать, пацан, —
расстрел на месте». Гордо щурило
ТВ-лицо очки, и зван
любой не при́ смерти был в полчище:
«Любой не при́ смерти — айда».
И полудеточки хохочуще
шли наберлин, как иногда
ходили скопом с левой в праздники.
.
А тут всё прокляли и мам
призвали: «Мы теперь отказники,
нам умирать не по умам».
который в ухо пел всегда,
с рожденья дó смерти; в блошистого
ТВ-приёмника уста
многоречивые и бойкие
всмотревшись, полюбили их,
и, коли говорилось: «Стройкою
кричи» — кричали и придых
очарования не прятали,
а если им сказали: «Суп
а ну-ка» — делали измятое
усердием лицо и чуб
в крови из кровного копытного
мочили, потому что «суп
а ну-ка» сказано, и стыдного
в том, что барашек мил и люб
был — да зарезан, детка, нетути,
ТВ распорядилось: «Суп».
.
А тут ТВ заело: «Следуйте!
Уже большие. Лишь насупь
мордашку — наберлин зафюрера
не сможешь следовать, пацан, —
расстрел на месте». Гордо щурило
ТВ-лицо очки, и зван
любой не при́ смерти был в полчище:
«Любой не при́ смерти — айда».
И полудеточки хохочуще
шли наберлин, как иногда
ходили скопом с левой в праздники.
.
А тут всё прокляли и мам
призвали: «Мы теперь отказники,
нам умирать не по умам».