Отвернулась, подала записку,
руку вознеся над головой;
по линейке бисерно и низко
ударяет: не такой-сякой,
но и рта отныне не откроет,
разве рассмеётся, что, уйдя,
я исчез, как тесный астероид,
с неба, горизонта, а спустя
половину жизни пред глазами
буде завиднеюсь — и глаза
спрячет за ладонью, чтобы сами
вдруг не поднялись… И бирюза
(рифма — заваль, но они такие)
глаз в окне с декабрьским серым днём,
высветившись, в рыбную стихию
вылилась смирительным дождём.
Мокрые смирённые, мы обок
день стояли, ночь стояли, а
в дверь ломились люди снизу: топок
кров их стал и солон, как слеза.
руку вознеся над головой;
по линейке бисерно и низко
ударяет: не такой-сякой,
но и рта отныне не откроет,
разве рассмеётся, что, уйдя,
я исчез, как тесный астероид,
с неба, горизонта, а спустя
половину жизни пред глазами
буде завиднеюсь — и глаза
спрячет за ладонью, чтобы сами
вдруг не поднялись… И бирюза
(рифма — заваль, но они такие)
глаз в окне с декабрьским серым днём,
высветившись, в рыбную стихию
вылилась смирительным дождём.
Мокрые смирённые, мы обок
день стояли, ночь стояли, а
в дверь ломились люди снизу: топок
кров их стал и солон, как слеза.
