Веруют, но трепещут

В смущении трепещут бесы мелкие,
мелок в руках играет, нос сопелкою
наигрывает жалобное что-то,
«Мы, — пишут на доске для покаяний,
признаний в окаянстве, — окаянней,
оказывается, искариота:
.
мы забесплатно дома очень тёплые,
воркуем и нежны, когда не с шоблою
на улице, но с близкими и дома,
мы с жёнами швыряемся потомками
и ловим их хохочущих, и ломкими,
когда потомки в кори и — весомо,
.
в нелуковых рыданиях — призывами
уламываем с крохами плаксивыми
Кого-то быть добрее и, простите,
уврачевать их, пусть и станут бесами,
хотя бы хунвейбинами, с ванессами
холодными, как сердце в московите:
.
одно крыло, другое — и головушка.
Мы пестуем своих, хотя за кровушку
в чужих передерёмся — да ножами.
Снаружи мы нормальные: холодные,
а дома — теплокровные, и рвотное
не помогает. Шобла, можно с вами?
.
Не прогоняйте, падлы». Тёплых тройкою,
примерной русской птицей, судят, ойкая:
«Выходит, ой, вы веруете, падлы?»
Выходит, но, как тварь чешуекрылая,
трепещут в озадаченности. Милуя,
на дыбе поверяют эти кадры.