Приглашение в

По белому неловкой, ломкой детской
рукою писанина, что с утра
всех извлекла, как чёрная дыра,
повешена вчера. Лишь на мертвецкой
бумажки нет, а город ею весь
измазан, дверь любая. Это спесь,
.
наверное, и сбило: все, и в давке,
пришли и стали в очередь. Билет,
который писанина (“«да» и «нет»
не говорите только; при неявке,
надев цветное, изнывайте, — и
вас ваше же настигнет посреди»)
.
сулила, выдавали в фортку морга.
Два ангела снаружи роль ментов
застенчиво играли: «Уж таков, —
они стыдились, — план Его»; тут шторка
в покойницкой распахивалась. «Он? —
у ангелов допытывались. — Гон;
.
какой-то клоун, а не Он. — И кто-то
раскланивался. — Разве может Он
отвешивать поклоны?» «Рота, вон! —
хрипели херувимы на пехоту,
которая рыдала, но рукам
с лопатками давала волю. — Вам
.
всё выдали!», и до корней кудряшек
краснели, избивая солдатню
(ногами, разумеется), резню
предотвращая, и опять до ляжек
алели, рделись, пламенели, стыд
превозмогая, стыд не геноцид.
.
Билеты в лучший мир имели виды
«В Элизиум, дружище», «В Ад, дебил»
с подвидами «Сегодня: искупил»,
«Не нынче-завтра, ибо неликвиды»,
«Когда-нибудь потом: дождёшься, гад».
Солдатикам всучили «Тотчас в Ад».