Он медленно, он словно с парашютом,
как будто притяженье — полублажь,
как на луне какой, что в необутом
ломает только ноги, но не раж:
«обожемой, хочу ещё раз выйти
в окно высотки, нахлебавшись в хлам»,
летел, летел, летел без общей прыти,
не завывая даже. Кобелям,
которым любопытно было, кáк же
такое сотворилось на Земле,
кричалось, как и всем, не будоража
прах Исаака: «Выпадет, алле
гоп, выпытаем, отчего так долго,
а нет — так разорвём, и объяснит…»
Он, впрочем, был с зонтом, а зонт есть пчёлка:
раскрыл — и мотыляй себе в зенит,
а из него — в надир, но эта пчёлка
зонта не раскрывала, лишь пальто:
и пóлы развевались, и просёлки
небесной тверди делались бордо;
и руки, разумеется, и руки
распахивал, трубя похоже: «У-у»,
подобно горлопанским от натуги
турбинам самолёта начеку.
А также он в полёте, верно, больно
о дирижабли дивной кривизны,
о рыб, о тучи бился. Но — довольно:
вот вам и притяжение Луны.
.
Упавшего порви-порви попробуй:
он человеком выпал, но, упав,
собакой обернулся меднолобой:
и кобелей порвал, и стал треглав.
как будто притяженье — полублажь,
как на луне какой, что в необутом
ломает только ноги, но не раж:
«обожемой, хочу ещё раз выйти
в окно высотки, нахлебавшись в хлам»,
летел, летел, летел без общей прыти,
не завывая даже. Кобелям,
которым любопытно было, кáк же
такое сотворилось на Земле,
кричалось, как и всем, не будоража
прах Исаака: «Выпадет, алле
гоп, выпытаем, отчего так долго,
а нет — так разорвём, и объяснит…»
Он, впрочем, был с зонтом, а зонт есть пчёлка:
раскрыл — и мотыляй себе в зенит,
а из него — в надир, но эта пчёлка
зонта не раскрывала, лишь пальто:
и пóлы развевались, и просёлки
небесной тверди делались бордо;
и руки, разумеется, и руки
распахивал, трубя похоже: «У-у»,
подобно горлопанским от натуги
турбинам самолёта начеку.
А также он в полёте, верно, больно
о дирижабли дивной кривизны,
о рыб, о тучи бился. Но — довольно:
вот вам и притяжение Луны.
.
Упавшего порви-порви попробуй:
он человеком выпал, но, упав,
собакой обернулся меднолобой:
и кобелей порвал, и стал треглав.