Вот русские люди: подальше отсюда бегут, —
бох маму не чинит, а Кремль не ломает, так что же
на этой гондване изящного, кроме воркут,
тех-ванинских-гаваней и магаданов? — Хороший
отзывчивый Пушкин (либретто придумал, язык
гондване пожаловал лаянья вместо и рыка;
иные прониклись, а прочие, только б аджик
запасы не стухли, подъели — спасибо аджике —
язык, посчитав заливным, ну а мат — серебро,
ну á немота — это золото курских овечьих
младенцев, ягнят из Воронежа, брянских хитро
молчащих на-вертеле-агнцев, никак нет увечий).
И всё, и хорош. Милый бох, сволочь ты, мы ушли.
Вот русские люди: иные уходят, ягнятам
в коричневом, в берцах оставив гондвану и «пли!»,
завет, обветшавший, но всё ещё новый. В тридцатом,
не позже, вернутся и томик гондване вернут
(вот чтения будут!): по Риману, эта планетка
крива, крутобока — при скорости средней маршрут
к началу вернётся, хотя… это наша рулетка.
бох маму не чинит, а Кремль не ломает, так что же
на этой гондване изящного, кроме воркут,
тех-ванинских-гаваней и магаданов? — Хороший
отзывчивый Пушкин (либретто придумал, язык
гондване пожаловал лаянья вместо и рыка;
иные прониклись, а прочие, только б аджик
запасы не стухли, подъели — спасибо аджике —
язык, посчитав заливным, ну а мат — серебро,
ну á немота — это золото курских овечьих
младенцев, ягнят из Воронежа, брянских хитро
молчащих на-вертеле-агнцев, никак нет увечий).
И всё, и хорош. Милый бох, сволочь ты, мы ушли.
Вот русские люди: иные уходят, ягнятам
в коричневом, в берцах оставив гондвану и «пли!»,
завет, обветшавший, но всё ещё новый. В тридцатом,
не позже, вернутся и томик гондване вернут
(вот чтения будут!): по Риману, эта планетка
крива, крутобока — при скорости средней маршрут
к началу вернётся, хотя… это наша рулетка.