Сволочи, а

Я говорю сто дней одно: «Вино».
«Вино». «Вино». «Вино». И на сто энный,
уж осенью, когда обтрясено
дождями одно дерево Вселенной,
и штри́феля — карманы, и найти
в карманах из-за яблок невозможно
ключи от дома, сволочи пяти
разнообразных видов, спрятав в ножны
тупое: самомнительный свой вид
заранее покойников, к скамейке,
к которой я припал, пока набит
сентябрьским полосатым, всей линейкой
шагают, узнаю́т и за штаны
мента, за косоглазие при встрече,
за рот зашитый, за «куда ты?» (ты,
никто), когда мы в лифте трём о плечи
друг друга выдох-вдох, за глухоту
прощенья просят, просят извиненья —
и просят им налить, когда сочту
достойными себя, вина, поенья.
И спрашивает, губы закусив,
один о завтра: «Будет? и какое?»
И не косит другой. И не спесив.
И слышит. И не мент убит бедою.