Колыбельная-1984

Далеко-далеко, чёрт-те-где, на краю земной плоскости
есть мясная краюха по имени Наш Чернозём
(эх, урвать бы), которая гибнет, срамная, в неловкости,
прозябает в незнании (ждёт, что ли, что мы вползём
.
ночью, ровно в четыре, на танках, ведомых ручищами
кавалеров медалей за взятие и орденов
за отъём, и научим не Люберцами, так Мытищами
поживать-в-ус-не-дуть, подавив мужиков ради вдов
.
и детишек их, да, ради хилых бесчисленных деточек):
дети этой краюхи, в которой на метр чернозём,
ковыряются в носе, блондинок, косых и брюнеточек
не хватают за *опу, не валят вдвоём ли, втроём
.
на пол, чтобы исщупать заради него, просвещения,
строем вволю не ходят и письку мазутной рукой,
не отмыв, могут трогать, несчастные дети, тупейнее,
оселедней которых земля не видала. Закрой
.
правый глазик, скотина, и левый захлопни, будь заинькой,
вольнодумцем не будь, не окраина — Люберцы жé,
не нагая свобода — а тёртая наша архаика:
комендантская эра, всем спать, если надо в «М»/«Ж» —
.
под себя будь любезен/любезна, не баре, любезные,
это сон, можно всё, протекай, да хоть весь истеки.
Не ругайся по матери, спи, в чернозёмы над бездною
наши фрицы придут на рассвете и вправят мозги.