Грудь не берёт, грызёт пельмени,
в дверь не стучит, бьёт в барабан,
в трамвае тех, кто на колени
согласен сесть, сажает, кран —
стоп-кран — срывает (есть в трамвае
стоп-кран?), когда водитель нá
влюблённых злится: «Опекаю
влюблённых! а они! странна
любовь! зачем им это надо:
встречаться на моих путях!
сначала эта… серенада!
потом другое… вгорячах
ложатся там, где прихватило!
а это мой трамвайный путь!
я ключ даю им! я дурила!
ключ от квартиры: повернуть —
и вы в уюте! на диване!
и мама чаем напои́т!
но им любезны рельсы, а не!
любовь, любовь, ты менингит!»,
когда же за рулём шофёрка,
сесть на его колени ей
предложит, чтоб тридцатьчетвёрка
умчалась вдаль в отлучку, дней
бог знает где не наблюдая…
И грудь бы брал — но не дают.
И не пельмени, а иная
кормёжка меж осинных блюд
его пленяет: макароны,
конечно же, по-флотски. Жаль,
утерян их секрет, уроном
жива цусимская кефаль.
И в стельку нá велосипеде
катался б до саврасых мыл,
да в лом крутить педали эти.
Лишь в барабан бы бил и бил.