Любезная

У любезной гу́бы, голос, ноги…
Многие к её ногам, во фрунт
вытянувшись, примерялись. Многим,
слишком многим, этот редкий фрукт —
её бёдра в море — был по темя.
Тридцать три (!) богатыря, в бедро
ей дыша, ушли на дно. Потеря
велика вельми: мокрым-мокро
сделалось несносное, но в баках
Сашкино лицо. Прости, старик.
По плечо же лёд чертившим в гагах
бёдра были редко, ибо прыг
в прорубь пробирает смертью, и́ на
бёдра эти малым сим уже
харкать с колокольни кровью; чинно
врезать дубаря важней, нижé
если задралось бельё на бёдрах,
задралось по пояс. «Ничего.
Подрастёте, сволочи. — Из бодрых
громкоколокольцев вещество
гóлоса любезной богу в уши
проникает, так до сволочей
проще достучаться, — неуклюж и́
слаб их слух повальный — и ничей;
только так он делается острым —
и её: они наедине.
Ост подует, — голос её с остом
малых поражает. — В пелене
шапок сливок, взбитых из тумана,
станете бродить — искать меня.
До плеча, найдя, достать не странно —
вытянетесь, малость хороня.
Не до губ. И на носочках — вряд ли.
И — не дам. Они — для одного».
Я один, и это я, не так ли?
Размечтался малый один о.