Скульптор Неизвестнов в русской бане
моет раскрасавицу без рук
(кто-то их «болгаркою» заране,
перед мыльней, срезал; узок круг
тех, кто Неизвестнова голубил
так, что мог отрезать, лишь бы тот
бросил свою кралю: краля — жупел
работяг, колхозниц; даже флот
тоже мог: однажды при Цусиме
клал с прибором на живот, теперь
хочет быть воспетым не другими —
«только этой эрьзей»; «соразмерь, —
обращалась мёртвая пехота
в телеграмме к скульптору, — её,
эту бабу, с нашим умолотом,
с нашими отвалами»). Мытьё
дылды, 202 см, упёртой,
словно надмогильная плита, —
та ещё работа. И с аортой
скверно у прелестницы: бледна,
как закон паденья тел. Спасибо,
Бельведерский, банщик, сам в лоскут,
а держал под мышки, по изгибам
веник исхлестал. Был тут как тут. 


























