Я вернулся

Река замирает, когда ухожу далеко
и берег уходит из виду, и я унываю,
и целых полдня улыбаюсь любому и — о! —
любой собираю цветы и дарю, если с краю
сидит на скамейке, читает, а подле есть луг
(вдали от лугов не бываю — нельзя быть без луга).
.
Река застывает, я знаю — я делаю трюк:
я делаю снимок, когда ухожу, близоруко
бросая Оку; я пишу детским почерком, кáк
и чтó происходит, когда я машу речке ручкой:
.
— плывущая лошадь у бакена, словно слабак,
кричит: «И-го-го» (отдохну), «И-го-го» (я отлучкой
с Исуповым огорчена), «И-го-го» (ничего,
он к вечеру, может, вернётся не трезвым, так датым);
— знакомая выдра вверяет себя в вещество
реки, уповая на рыбу: ныряет накатом
на уйму часов, пока нету меня (потерпи!);
— весёлый чувак отлетает с посудины «Зуша»:
уже разбежался и с палубы спрыгнул (поди,
сумеет не плюхнуться в воду, пока я на суше,
далёкой от сладкого берега; что уж — виси);
— Борис Леонидыча дева с гусиною кожей
читает взахлёб, иногда — наизусть, но «мерси»
прохожий шепнёт ей не в полдень, но вечером, позже —
.
и строчку продолжит… Мы вместе продолжим её.
И лошадь уверенным кролем помчится по курсу,
и вынырнет выдра, и некто ударится ó
(«солдатиком» надо!) речную волну. Я вернулся.