Сначала просишь коробок со спичкой —
с одной, последней (остальные — сжечь!
подпаливая, вопреки привычке,
не то что надо, не Москву до плеч
её холмов-могильников, но малость:
сухие корешки у чеснока,
и он, дурак, — тут сердце отнималось
у едока-советчика, — ага,
до урожая после конца света
жив будет и прокормит дураков),
.
чего бы ты хотел: движенье «Нету»:
закрыл глаза, подумал — был таков,
ищи теперь, свищи себя у моря,
которое нечаянно пришло
в похмельное пустое после ора
на всех и вся (простите) барахло
таламуса (Чукотское); рассолу;
начитанности Чата Гопоты;
опущенного на верёвке долу
фашиста (и не соло, — до беды,
когда фашист болтаться в одиночку
изволит, ровно шаг, знакомый шаг);
писать в саду (вишнёвом); по кулёчку
вкуснющих вишен тем, кто любит гаг
опрятное черчение на тонком
льду, — всякий день, включая зи́мы… Ох
(зря землероб радёхонек: подонки
удумали такое…). Ох есть вдох
перед наставшим: коробок упрошен,
и наступает чаемый потом
(который не без придури — чем тошен,
но детям — по губе): катаем ком
за комом, лепим баб и их болонок
(ну или волкодавов, как кому).
.
Несите коробок к тому, кто тонок,
кто прошенную вами шаурму
(и пр. и др.) исполнит. Под дверями —
не динамит — оставьте коробóк.
И ждите. Не замедлится. Ночами,
и днями — и годами — невысок,
но яростен, Голицынский снежище
повалит там, куда вы коробок
подкинули. Как шаурма? Изыщешь
дозиметр, дружок, — см. фон вприскок. 


























