— Он пил, конечно, не кефир, а что попало,
но кто из нас не бьётся головой
о римский шнобель бáрмена-нахала,
зудящего: а вáм пора домой.
— Без разницы, ты расспроси Леваду:
любой слесарный молоток страны,
а также каждая пудовая кувалда —
его рук дело, им воспалены.
Вот ты сейчас промажешь по зубилу
и, нет бы заболеть и лечь в постель,
начнёшь крушить, сводя людей в могилу.
А ты подумал прежде: молот этот чей?
Петровича. Не делай так. Он бы не понял.
Ну там под пресс ручонку поместить —
чтобы боялась. Думаешь, пижонил?
А педагогика? А как ещё внушить?
Он подыхал, чтоб ты махал кувалдой,
и ломом рихтовал таких как ты,
когда литейщики, клянусь адиабатой,
варили сталь паршивой чистоты.
— Он домны останавливал словами.
— Он Центробанку выбивал кредит.
— Он химиков румянил сапогами,
когда они с прибором на перлит.
— Кувалды наши хороши, краснее нету.
— Петрович молоткам — отец родной:
сам лил, сам формовал, писал в газеты,
ковал, прокатывал, не уходил домой,
покуда пятилетка не в три года.
— А как его любил кузнечный пресс:
попав под бабу, он кричал: всего-то?
— И к вечеру уже как огурец —
И гладит молот: ты чего ж, скотина?..
— А ковш с расплавом сколько его раз
окатывал, как радостью кретина,
а он грассировал: да я, ребят, сейчас!..
— Мне кажется, Петрович просто вышел.
— Он молоток, но в тот момент обмяк.
— А вдруг он в домне всё же взял и выжил?..
— Тогда у нас проблемы :-). — Ну остряк :-). 
