ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
НЕВАЖНО Анна Васильевна — учитель русского языка и литературы.
КРУПСКИЙ Юрочка — отличник, профессорский внук.
РУБИНШТЕЙН Лев Семёнович — суфлёр-наставник.
СМЫСЛОВ Колька — ученик, лучший друг Юрочки.
РАЙЦЕС Аня — истинная отличница, которой благоволят и Юрочка, и Колька.
Обычный класс: пол, стены, классики на них, окна, юное солнце, осознанная свобода и колкий весенний ветер за ними, когда-то белёный потолок, обшарпанные светильники на нём, видавшая лучшие времена доска, изрезанные столы, бодрящиеся ученики за ними, учитель.
У учителя, уважаемой Анны Васильевны, какое-то совершенно потустороннее произношение, в котором, кажется, есть всё: и звонкое южное аканье, и густое северное оканье, и совершенно непозволительное в снобистских московских землях фрикативное «г», и нечто удивительно вятское, которое ни за что не усвоить среднерусским ухом, и что-то сугубо северокавказское, и в итоге с её языка слетает комковатая каша, от которой инстинктивно хочется увернуться. А ещё у неё стойкие проблемы с ударениями. Но это, конечно, придирка — мало ли кто как говорит. Да даже если бы она мычала, мы не имеем права осуждать человека за такое! Она наверняка хотела быть как все, просто не смогла, как ни старалась. Это бывает… Но есть и другое (мы ведь характеристику ей даём, а не грехи отпускаем; мы ведь хотим, чтобы вы, воспользовавшись этими акварельными ручками, ножками и огуречиками, из которых мы неумело рисуем её ментальный и профессиональный портрет, воспринимали её реплики и действия во всей их полноте и мощи, чтобы понимали все её мотивы, как явные, так и тайные, чтобы, случись такое, сочувствовали ей так, как пристало: осознанно и с открытой душой, в которой всегда есть место состраданию). Так вот, есть и иное. А. В., так уж вышло, и не нам тут её судить, живёт просто: вкусно поела — разложила пасьянс — крепко заснула за телевизором. Это рождает некоторые проблемы с восприятием ею своих предметов — хотя бы потому, что надо проверять тетрадки (кстати, А. В. исступлённый противник домашних заданий и сочинений). Наконец, мы вынуждены холодно сообщить вам, что всё, что «вне программы», вне того, что пишется ею на школьной доске (не самым красивым, к слову, почерком), излагается ею устно и на письме косноязычно и со смешными ошибками, что не раз становилось поводом для сплетен, а то и наветов. Но до сих пор всё как-то обходилось… Вот уже много лет она читает только телепрограмму. К ученикам А. В. относится так же, как крокодил к обглоданному скелету какой-нибудь щетинистой крысы. Впрочем, кажется, мы опять взяли не тот — обвинительный — тон. Это неправильно! И последнее: у А. В. вполне могут проявиться другие грани, о которых мы пока не знаем. Почему нет?
Раннее утро, нулевой урок (А. В. надо пораньше уйти из школы), все молчат и смотрят: ученики на учителя, учитель — в пустоту перед собой (наверняка о чём-то думает). Кто-то смотрит тупо; те, у кого тупо не получается, смотрят острее. Все помалкивают, потому что иногда тишина необходима — в случае чего, так можно просидеть 45 минут, что не так уж плохо, учитывая подготовленность класса к этому занятию (поверьте, мы знаем); слышны лишь всхрапы камчатских и биения мушиных крыл о воздух.
Но тут Крупский, которому вечно нужно больше всех, под общее шиканье поднимает руку.
НЕВАЖНО. Давай-давай, Юрик.
КРУПСКИЙ. Что, Анна Васильевна?
НЕВАЖНО. Хоть ты скажи что-нибудь, Крупский. Потому что всем
остальным, походу, в этой жизни ничего не нужно.
КРУПСКИЙ (брезгливо). Анна Васильевна, вы сказали «походу»?
НЕВАЖНО. Когда?
КРУПСКИЙ. Только что.
НЕВАЖНО. А что не так?
КРУПСКИЙ (покраснев). Простите, с моей стороны это было грубо.
Крупский достаёт из рюкзака стопку каких-то карточек с отпечатанным на них текстом и начинает их зачитывать.
КРУПСКИЙ (отрешённо). Карточка №1.
Волга впадает в Каспийское море.
НЕВАЖНО (заинтересованно). И что дальше?
КРУПСКИЙ. Карточка №2.
Увлекательно, люблю про природу.
НЕВАЖНО. И я о том же.
КРУПСКИЙ. Карточка №3.
Хоть какое-то разнообразие.
НЕВАЖНО. Точно.
КРУПСКИЙ. Карточка №4.
Метко сказано.
НЕВАЖНО. А главное — вовремя.
КРУПСКИЙ. Карточка №5.
Ещё немного, и уснула бы.
НЕВАЖНО (устало). Смотреть на вас без звука то ещё удовольствие. А когда
звук громкий — устаёшь неимоверно. Так и живём.
КРУПСКИЙ. Карточка №6.
И почему вы не глухонемые! Не понимаю, как я это выдерживаю!
НЕВАЖНО. Карточка №6… О господи, какая ещё карточка! Заговариваюсь
уже.
КРУПСКИЙ. Карточка №7.
Этот зануда кого угодно с ума сведёт.
НЕВАЖНО. Ну почему же…
КРУПСКИЙ. Карточка №8.
Он может…
НЕВАЖНО. Правда, по сравнению с остальными Крупский — святой.
КРУПСКИЙ. Карточка №9.
Но в целом класс кошмарный.
НЕВАЖНО (раздражённо). Мнение заслуженного учителя, который потерял
в этой школе всё здоровье, для вас пустой звук! Вы же ненавидите
меня! Вам же нет никакого дела до того, как я тут надрываюсь,
как уныло провожу досуг! А почему я уныло провожу досуг? Потому
что вынуждена проверять ваши бесконечные тетрадки! У меня от
«троек», которые я вам ставлю, мозоль. Профессиональная, между
прочим, болезнь!
КРУПСКИЙ. Карточка №10.
Вы а) не любите меня, б) не цените мой героический труд, в) не заботитесь о моём здоровье и отдыхе, г) подсовываете мне только плохо выполненные задания… Нет, не так: г) подсовываете мне тетрадки с домашними заданиями, д) способствуете омозолению моих рук.
За окном зазвенела капель. Это подаёт знак Л. С. Рубинштейн.
РУБИНШТЕЙН (шепчет с улицы). Пропусти несколько карточек, Юра! А то
она совсем обнылась.
КРУПСКИЙ (шёпотом, в сторону окна). Хорошо, Лев Семёнович. (Громко,
отрешённо.) Карточка № 36.
Волга и Пушкин — близнецы. До Волги не было Пушкина, а до Пушкина не было Волги. Как ни больно это говорить, до Волги и Пушкина не было ни Волги, ни Пушкина. Рождённые друг от друга на ещё слабой после Мамая матушке Руси, они имманентно и полноводно впадают: река в поэта, поэт в реку, а святая Россия сразу в обоих гениев, питая их своими выдающимися соками. Так было и так будет впредь. Пушкин, Волга, Россия — непоколебимы. Пушкин, Волга, Россия — непоколебимы! Пушкин, Волга, Россия — непоколебимы!!
Капель за окном усиливается.
РУБИНШТЕЙН (шепчет с улицы). Что это было, Юра? Я такого не писал.
КРУПСКИЙ (шёпотом, в сторону окна). Лев Семёнович, вы вообще этого не
писали. Но ваш вклад, разумеется, никто не отрицает.
РУБИНШТЕЙН. А, точно. Извини.
НЕВАЖНО (с воодушевлением). Господи, как же хорошо сказано! Я бы ещё
Гагарина добавила, но и без него за душу трогает! Согласны, дети?
Лица ребят тревожны, — слово «дети» подействовало на них, как красная тряпка на тореадора; все молчат. Учительница встаёт из-за стола, подходит к Крупскому и пытается погладить его по голове. Юрочка не даётся: сначала просто уворачивается, а потом отбегает к другому ряду. Не произнося ни слова, Анна Васильевна следует за ним. Столь же безгласный Крупский запрыгивает на стол и вновь оказывается в недосягаемости. Учительница отодвигает мешающий стол, роняя учеников на пол, и подскакивает к Юрочке. Тот делает обманное движение влево, а сам уходит вправо, к доске. Анна Васильевна, обманутая уловкой Крупского, падает на кого-то из ребят, парты разъезжаются, стулья валятся. Быстро поднявшись, Неважно сбрасывает туфли, приподнимает юбку и трусит к Юрочке, но тот, словно бегун-барьерист, перепрыгнув через ряд, оказывается у двери, распахивает её и ретируется в коридор. Учительница — за ним. Следом выбегает весь класс. Все, включая Юрочку и учительницу, по-прежнему молчат, лишь глаза сверкают — у кого загадочно, словно в хоррор-картине, у кого не очень, словно в фильме «Доживём до понедельника». В помещении остаются только Смыслов и Райцес.
Капель за окном превращается в тропический ливень.
РУБИНШТЕЙН (шёпотом, перекрикивая дождь). А чего это вы замолчали? И
что это за грохот?
СМЫСЛОВ (громко, спокойно). Да это училка за Юркой гоняется.
РУБИНШТЕЙН. Это зачем же?
РАЙЦЕС. Погладить хочет, Лев Семёнович.
РУБИНШТЕЙН. Во как. Спасибо.
РАЙЦЕС (берёт оставленные Юрочкой карточки и отрешённо читает).
Карточка №37.
Это конец.
