Детством тянет, как смертью. Встречая новый,
вдруг захотелось старый ещё оставить:
то ли на чёрный день, словно тот целковый,
что между строчек выписан в нашем уставе
(как без него, не простившись, уйти с концами,
иль, сделав ручкой, в окно, перепутав с дверью),
то ли в признательность: снег не лежал местами,
лету смеялось против обыкновенья…
Вату подайте! Она безначалье и безначальна,
нет ничего неожиданней: тёплые снéги
свалятся с неба в межрамье, к такой-то печали,
новый придёт, усмехнётся и пустит побеги;
тем прокричим ему: «В это пожалте сначала»;
мы зазовём его в наше окно кудлатою ватой:
«Это не сладкая! Та бы, дурёха, торчала,
но первый снег», покуда декабрь голозадый
и третий день раздуваются глупые почки,
оттепель их, как всегда, поматросит и бросит,
честную зиму теперь отправляют по почте,
но её стужа скорее похожа на проседь.
Старый, тянись! Вот и блёстки на хитрую вату,
только бы эта ворона зажглась небылицей:
год хоть и новый, а ну как последний, и злату
рад, верно, будет и, может, ещё раз случится. 
