Первым
лыжникам
2016-го
В Иркутске, Липецке, Воронеже уже
огóкали, смеялись и на лыжи
вставали грудью и на чертеже
земли писали линии, и иже
упрямо по прямым смогли пройти,
считались мастерами белой туши,
у прочих, карандашных, впереди
для экзерсисов будут годы стужи,
небось научатся, наехав на пробел,
кульбиты делать, а не падать кулем, —
асфальт, покуда он не поседел,
свирепыми словами критикуем.
К полудню тушь сбегала в акварель,
последними ручьями исходила,
и лыжников воронежских артель
пеняла, что прикончились белила,
и снова залезала в сапоги
из сока чегевáровой гевеи,
и траурные храбрые шаги
вымеривали глубину аллеи,
где ночью снег разгуливал пешком,
и Липецк поспешить предупреждала:
«Его не стало. На душе надлом.
Катайтесь, пока валит, до отвала».
Иркутск счастливый: коли пал, то лёг!
Посмеиваясь, город ехал прямо,
а если кто и делал вензелёк,
то до апреля пропадал со срама;
и, откопав, его журила мать:
«Сидел бы, олух, лучше на диване…»
Вот и у нас!.. Я что хочу сказать:
произошло! Не устрашившись рани,
центрального, как форвард, октября,
рассыпчатый, как каша, на рассвете
уделал белым рыжие моря
ещё изрядных крон, попутно метя
всё застоялое, с порожнею душой:
стада машин и полосы бетонок,
могилки клумб с чернявою ботвой,
ряды скамеек, вялые, спросонок;
досталось и живым — тем, кто идёт,
кто ночь шагал наперекор ненастью:
«Спешил поспать, не ведая дремот!» —
«Мой снеговик пришёл! Какое счастье».
…Сказал «как каша». Нет! Как порошок.
Зубной, морозный, первый в эту осень.
Я наберу его, пока он не размок, —
на зиму хватит и на пару вёсен. 
