Памяти
А. М. Володина
Когда был цел и полутрезв, строчил
свои ответы на её «Хороший,
ты — жив! И я, твой непутёвый тыл,
сижу сейчас с сияющею рожей…»
Заветный под завязку вещмешок,
без счёту писем за четыре года,
был подметён до кучи, явно впрок,
но вместе с ним не вышел на свободу, —
«Скурили, суки», — стыло думал он,
и сукам даже не икалось. Всё же,
её он помнил наизусть, ну а урон
перекрывал построчно полулёжа,
вернувшись с рейса, всё до запятых,
которыми она не утруждалась,
пока не выгорал и их двоих
сон не соединял… Ему казалось,
писать своё через шестнадцать лет
ничуть не легче, но и не труднее,
но первый же мальчишеский ответ
девчонке, что ждала его в аллее
(а он не мог прийти! — Их грузовик
течением несло войне навстречу),
как горем, смял и, как беда, настиг —
далёкий отзвук ближе был и резче:
…машина встала — кажется, мотор,
и тут он увидал: бежала следом!
Сквозь суетливый шум, прощальный ор
брусчатка отдавала сандалетам
приказ лететь, чтоб что-то объяснить,
и он чуть было не завыл: «Не еду!»
Она и впрямь кричала — через прыть
и хмурый смех: «А слёз, хороший, нету!
Ох, и бесчувственная будет у тебя…»
Он не расслышал, и она смелее:
«Жена, жена!..» — И, платье теребя,
смотрела с вызовом, отстав у «Бакалеи»…
«Кто я такой, чтобы писать за пацана,
которым был до 41-го и плена…» —
И он подумал: не её вина,
что ей ответит шоферюга с Лены… 
