Неразрушимая, но хрупкая под ситцем,
на голод мягких рук и тёплых слов
обгложет нитку губ и по крупицам,
вздохнув: «На море б», вечер распоров,
вновь собирать нас примется сначала:
«…А злобно будет — вот тебе щека,
хороший мой, я, знаешь, измельчала:
прекраснодушной тушею врага,
покуда вспоминаешь, что живая,
что эта не забудет, но простит,
я буду столько, чтобы ты, взвиваясь,
отбив ладони, ахнул: “Я сердит” —
и просветлел до следующего раза».
А ночью выскользнет в чём мама на мороз —
не принимая моего отказа
быть выслушанной, — ляжет, словно пёс,
под дверью согревать бетон балкона.
И водки принесёт, и на стакан
ответит грубой рифмой: «По канону,
мне надо из горлá… Анжамбеман:
чёрт, крепкая». И планы, «ваши с нею»,
отважно смеючись, узнает и умрёт,
уткнувшись в стену, день, другой тускнея,
вдруг всколыхнётся и велит: «Вперёд!
На лыжи. Не умею. Просто надо».
И разобьётся вся, пока с горы
не съедет, как по струнке, и крылато,
губами ёрзая, воспрянет: «До поры
казалось, не смогу, нет, не смириться.
А нынче я свечусь. Мне всё равно».
Пожизненная чёрная страница.
Не вырвешь. Было. Произнесено. 
